Операция «Купюра» - Страница 48

– Тогда пошли, – поторопил Михаил, сбрасывая дублёнку – ему стало жарко.

– У вас здесь сын теперь живёт? – тихо спросил Минц у Сергоева.

– Да, Роланд женился на москвичке. Теперь у меня тут всегда есть ночлег, – похвастался следователь. – Он на Нижегородской прописался. Это Таганский район – бывший Ждановский.

– А мне – в Медведки! – подражая Высоцкому, выпалил Тенгиз. – Земляк там живёт, звал к себе в гости.

– С этим всё? – Ружецкий сверкнул глазами. – Договорились? Тогда всё внимание – делу! – И, как всегда, резко, плечом толкнул дверь в кабинет.

* * *

Квежо Габлая сидел напротив Кирилла Шляпникова – светлоусого парня с выпуклым лбом. Сам он оказался массивным, большеголовым, золотозубым, с пышной шевелюрой и волосатыми руками. Дорогой костюм его был измят, итальянский узорчатый галстук съехал набок, а по белой сорочке расплылись жирные пятна. На столе перед Квежо валялся скомканный носовой платок со следами крови. Пол в кабинете влажно блестел – тут действительно недавно была уборщица.

Всеволод, увидев Габлая, чуть не вскрикнул – Лилия составила его идеальный фоторобот. Вспомнив, как точно она изобразила и Серёгу Нечаева, Грачёв едва не сплюнул. Надо же, с такими талантами – и проститутка! Ей бы у нас работать – верно сказал батоно Тенгиз. Надо её, кретинку, оторвать от всякой дряни, хотя бы ради детей. И ведь баба-то не пропащая, дом хорошо ведёт, детей любит – будто порядочный человек. Но сейчас против пропаганды трудно устоять, и женщины ведутся на это. Раз красивая, значит, должна форой пользоваться. Того и гляди, СПИД в дом притащит или сифилис. Каждому давать – сломается кровать, да и вся жизнь – тоже…

Раздумья прервал Квежо, который, пьяно моргая, уставился на вошедших.

– Вах, мусора, целый хурал собрали! Какая мне честь…

– Добрый вечер! – Ружецкий пожал руку Шляпникову. – Что, Квежо Звиадович, не терпится брательника догнать? На «вышку» наработать торопишься?

Михаил, отодвинув стул от батареи, уселся рядом со Шляпниковым. Свободное кресло сразу же уступили Сергоеву. Грачёв, Дханинджия и Минц разбрелись по кабинету – каждый искал себе место самостоятельно.

– А батоно Тенгиз хвалит тебя. Говорит, что ты сегодня общительный. Или врёт?

Квежо несколько раз рыгнул, выкатил глаза сначала на Сергоева, потом – на Всеволода.

И тихо молвил:

– Хана!

Потом он прибавил что-то и на родном языке. Тенгиз усмехнулся, но переводить не стал.

– Я тебя спрашиваю, врёт или нет?! – повысил голос Михаил и потёр себе лоб вьетнамским бальзамом.

– Да нет, начальник, он не врёт. Чего мне скрывать?

– Ты настроен на небольшую беседу? – Ружецкий достал пачку югославских сигарет и протянул всем, включая Габлая.

Тот замотал головой, снова намереваясь показать закуску:

– Не курю! Вредно.

– Ну-ну, смотри, сам за собой убирать будешь! Сожрёшь при мне блевотину-то!

Ружецкий отбросил карандаш, который до этого вертел в пальцах. Сергоев открыл свой блокнот и принялся что-то туда записывать.

– А насчёт вредности тебе беспокоиться нечего. Я серьёзно говорю – паровозом по сто второй статье пойдёшь. Правильно, Минц? Ты же золотой специалист у нас.

– С моей стороны возражений не будет, – сказал Саша. – Я бы хоть сейчас его к стенке поставил. Да, к сожалению, закон не велит.

– А вдруг помилуют? – Квежо шумно задышал и рванул крахмальный ворот рубашки, на котором, правда, уже расплылись серые пятна. Ему было явно не по себе.

– Скорее всего, нет, генацвале, – возразил Сергоев. – На тебе ведь не один художник висит, так и того достаточно. Подругу свою, Чемерисову, за что прикончил? Помнишь, в Пушкино? На улице Вокзальной? Или уже быльём поросло?

– Ну так, начальник, а ты что сделал бы? Прихожу, а она с каким-то мордатым парнем пилится. Оба голые, пьяные, лыка не вяжут. Ну и дал каждому пером в орла. Они легко отошли, не мучились. Я потом пожалел, что так просто отпустил их…

– Хватит о всяких шлюхах! – перебил Ружецкий, сильно наклоняясь вперёд. – Федю за что приголубили?

– Долг не возвращал, помогать не хотел. Да ещё и зашухерить грозился… – Квежо взял свой платок и громко высморкался.

Тёмно-синие радужки его глаз закатились под лоб, будто перед обмороком. Михаил скривился.

– Спектакли-то прекрати – не лохи тут сидят! Ты же давно должен был знать о предстоящем обмене. Или столько набрали, что не смогли вовремя рассредоточить?

– Ничего мы не знали – всё секретно делалось, – возразил Габлая. – Но кабы ещё три дня дали – успели бы сменять. Срок короткий очень, мать их… Думали, пенсионеры и писаки помогут, выревут лишние деньки, Богу молились. Но теперь мне уже все едино. Серый, сука, сдал…

– Ты и без Серого наследил, как медведь, – успокоил его Грачёв. – Вы с ним одной парой шли. А то, что вы знакомы, отрицать было глупо. Но меня другое интересует. Чего ты в Питер-то попёрся? В Москве каналов не нашлось?

Габлая захохотал, сверля толстым пальцем свой висок:

– Ну, ты, больной совсем! Зачем мне в Москву переться, если в Питере дело было?..

– В Питере?.. – Грачёв широко раскрыл глаза, словно удивившись. – А чего было-то?

– Говори. Может, ещё «пятнашку» дадут, – вставил Ружецкий, пустыми глазами глядя в тёмное окно.

– Михаил, не обещай понапрасну, – предупредил Сергоев. – Говори, Квежо – тебе хуже уже не будет. На воле тоже управа найдётся, так что не серди нас. – Гарольд Рустемович положил под язык таблетку валидола и сделал вид, будто ничего не произошло.