Операция «Купюра» - Страница 35

Пока ходили с Ларисой и Дарьей в фойе, сестра потихонечку комментировала: «Вон тот – гомик, а эти – лесбиянки. Вон, видишь, под руки ведут эпилептика! А вон там, у дверей на лестницу, стоит шизофреник…» Вот так, дорогие граждане, и эти люди несут нам свет искусства! На их фоне Федя Гаврилов, царствие ему небесное, выглядит самым непорочным. А ведь многие люди думают, что в театре и в оркестре идеальные люди играют – что-то вроде ангелов. И благоговеют перед ними, не зная, как это на самом деле мразь.

Но когда Грачёв подъехал к «Большому Дому», раздражение улеглось. Снегопад утих, на тротуарах выросли высокие сугробы, тут же сделавшиеся серо-коричневыми. И от этого Литейный проспект выглядел сейчас очень неряшливо, потому что убирать его, особенно в субботу, никто не спешил.

В отделе Горбовского Всеволод застал только брата, который развалился в вертящемся кресле, а ноги устроил на соседнем стуле. В чёрном джемпере без ворота, серых «варёнках» и утеплённых импортных кроссовках, он выглядел совсем по-домашнему, и спокойно попивал из стакана крепкий чай. Приёмник на стене, как и всё время в последние дни, тараторил про обмен крупных купюр.

Приглядевшись с порога, Всеволод заметил, что брат изучает какие-то документы. Некоторые из них были, как и положено, отпечатаны на машинке, а другие представляли собой рукописные листочки разнообразных размеров. Похоже, Ружецкий даже не заметил, что уже не один в кабинете – он пытался вникнуть в смысл написанного на двойном тетрадном листе.

– Привет! – громко сказал Всеволод, проходя и усаживаясь за стол.

– Явился! – Мишка говорил, как всегда, недовольно, но руку стиснул крепко. – Где пропадал? Нарядный ты сегодня – как из ресторана…

– Из Консерватории. Наша сестрица там выступала с Шопеном. Было никак не отвертеться – её матери сгоряча пообещал.

– Ну-у! Небось, и Львович там отирался? А мы тем временем твоего Серёгу разыскали.

– Правда?! – Грачёв, хоть и предчувствовал это, всё равно очень удивился.

– Посмотри! – Михаил протянул ему фотографию. – Очень похож на Сергея Анатольевича Нечаева, шестьдесят второго года рождения, временно не работающего. Данные из «пятёрки» поступили – он там на днях отдыхал.

– Это Смольнинский район, как я понимаю, – определил Грачёв.

– Да, он самый. До того Нечаев приводился за торговлю порнографической литературой. А двадцать второго января вечером на Невском скупал у населения подлежащие обмену купюры. Стоял с табличкой на шее, и к нему подходили. Сначала был у Гостинки, потом – в Катькином садике. А задержали его на Полтавской улице, у строительного магазина.

– И где он сейчас? – Всеволод вернул брату снимок.

– На подписке – он и трое приятелей. Дело возбудили по соответствующей статье, но сажать пока не стали.

– Видно, скупкой Серёга не ограничился, – сказал Грачёв, придвигая к себе телефон. – Давай Подболотову позвоним. Ему Нечаев нужен как соучастник убийства, нам – как скупщик купюр. Короче, персона очень важная. А как насчёт грузина?

– Тенгиз занимается. Он здесь сейчас, в соседней комнате. Надо спросить, какие у него успехи. Захар Сысоевич обещал прийти, но, как всегда, где-то застрял. Пока доползёт до нас, всё обсудим. – Михаил говорил о начальнике без малейшего пиетета и ничуть не боялся того, что Захар об этом узнает. – Пока можешь Подболотову звонить…

– Я из соседней комнаты наберу – там телефон прямо на город. – Всеволод пружинисто вскочил – усталости как не бывало.

– Пойдём вместе, – решил Ружецкий и скинул ноги со стула.

Из соседнего кабинета доносились отчаянные вопли, там грохотали стулья, двигались столы – будто дрались несколько человек. На самом же деле в помещении находился один Тенгиз, который, держа в руках телефон, метался, как зверь в клетке, и орал в трубку по-грузински. Увидев вошедших, он радостно им закивал, указал на стулья ручкой с золотым пером, а сам продолжал выяснять отношения, по видимому, с женой.

Он скакал вокруг стола на журавлиных ногах, обтянутых светлыми вельветовыми брюками, зачем-то прикрывал ладонью микрофон, сверкая перстнем-печаткой. Потом, наконец, брякнул трубку на рычаги и невидящими глазами уставился в окно, на низкое серое небо.

– Батоно, нам некогда! – счёл нужным напомнить Ружецкий. Он поднял с колен папку, где лежали материалы по их делу, потряс ею в воздухе. – Как дела с Габлая?

– Дай отдышаться, Мишико! – страдальчески сморщился Тенгиз и вытер пот со лба.

– Нанка? – понимающе кивнул Ружецкий. – Сильно жрёт?

– Ведьма она неумытая! – оскалил зубы Дханинджия. – Женили меня на ней отцовской волей, потому что её папа большим человеком был в наших краях. А мне теперь мучайся с ней, пока не убьют…

– Кого? – удивился Всеволод.

– Да меня, кого же! На том свете мне лучше будет, – честно признался Тенгиз.

– А развестись нельзя? – удивился Грачёв.

– Я детей своих люблю, бросить не могу, – развёл руками Дханинджия и даже всхлипнул. – И потом, хоть её отец и умер, его место дядя занял. И опять от него зависит судьба моего старшего брата…

– Чёрт знает что такое! – возмутился Ружецкий. – Азиатчина какая-то старорежимная. Брату нужно, пусть бы он с Нанкой и жил…

– У него своя жена есть – племянница вора в законе. Тоже очень уважаемый человек, богатый и влиятельный. А я кто? Мент поганый. Зато через него многих достать могу, того же Габлая. Правда, вор об этом и не догадывается. Ну ладно, проехали, не буду вас грузить. – Дханинджия сел за свой стол. – Что касается Квежо, так из-за него скандал и получился. У меня же намечается командировка в Москву – надо брать скорее клиента нашего, а то ещё смоется куда-нибудь. А Нанка, конечно, против. Ей всё кажется, что я там гуляю…