Операция «Купюра» - Страница 33

Всеволод, как всегда, снял «дворники» и зеркало, запер дверцы и направился к подъезду. Дашку он пока не видел, Минц тоже пропал. К тому же в снежно-соляной каше у поребрика намокли, а потом протекли ботинки; кроме того, они тотчас же покрылись белыми разводами. Эх, надо было маму Лару захватить, так она сама отказалась. Знала, что им с Сашкой нужно поговорить, и не захотела стеснять. Святая женщина – чувствует себя виноватой перед всеми. Хотя, на самом деле, очень многие виноваты перед ней…

– Дарьюшка там, у гардероба. Идём скорее! – Минц выбрался из толпы и схватил Грачёва за рукав. Протискиваясь между исполнителями и слушателями, они заскользили по обледеневшему тротуару. – Кстати, а что ты делал ночью, если не развлекался с Лилей?

Всеволод посмотрел на него удивлённо, словно не сразу понял вопрос.

– Об отце думал. Всю ночь он перед глазами стоял – как живой…

Они свалили свои дублёнки за барьер гардероба. Две юркие старушки в синих халатах едва успевали забирать одежду и выдавать номерки.

– Да, я понимаю. – Минц моментально стал серьёзным, даже торжественно-скорбным. – О нём можно думать бесконечно. Я тоже часто Михаила Ивановича вспоминаю – а всё кажется, что мало. Мы с Дарьюшкой хотели сегодняшнее её выступление посвятить памяти вашего отца, объявить со сцены – нам не разрешили. Говорят, что здесь не должно быть ничего личного. Да и вообще – не ко двору сейчас советские патриоты…

– Я не удивлён. – Грачёв ещё раз поискал глазами сестру, потом посмотрел на свои ботинки. – Пойдём, приведём себя в порядок, а то скоро уже в зал позовут.

Всеволод тайком усмехался, вспоминая, что кобелиться Сашка приучился именно в те годы, хотя склонность к этому, конечно же, имел от рождения. После конфликта со своим начальством Минц ушёл из прокуратуры, стал подрабатывать репетиторством и настройкой музыкальных инструментов. Но свободного времени всё равно оставалось много, молодая энергия била через край, и нужно было куда-то исчезать по ночам. Тогда была ещё жива Сашкина мать, которая компостировала ему мозги каждый вечер.

Вот Всеволод и познакомил бывшего своего сокурсника с отцом, потому что сам никогда не смог бы участвовать в аморальных авантюрах. Кстати, Михаил Иванович тоже не хотел, чтобы сын видел его пьяным, полуодетым, небритым – для родительского авторитета это было убийственно. А Саша моментально согласился возить знаменитого опера по женщинам во время его загулов. Платил отец ему натурой, то есть девочками, и Сашка был счастлив вдвойне.

Мишка Ружецкий откуда-то узнал о тех приключениях – разумеется, не от брата. Наверное, во времена травли Грачёва кто-то рассказал ему про непотребное поведение «Сириуса», и про то, что именно Минца называли тогда «верный Санчо». Скорее всего, с тех пор брат и возненавидел Александра Львовича. Говорил Всеволоду, что нормальный человек, как бы ни было пакостно на душе, такими вещами заниматься не станет. Пусть Минц и за справедливость стоял, почему и работы лишился, но всё равно – западло.

– Сева! Саша! Ну что же вы, я чуть не ушла! – Дарья бежала им навстречу, цокая каблуками-шпильками по скользкому плиточному полу.

Чёрное кисейное платье раздувалось колоколом, осиная талия была перехвачена серебряным поясом. Раскосые глаза, будто бы подведённые углём брови, сочные вишнёвые губы ярко выделялись на смугло-бледном лице. Локоны цвета воронова крыла рассыпались по плечам, и на еле заметной груди звенели старинные украшения. Именно на Крыхман Чесебиеву была разительно похожа Дарья, потому бабушка и отдала ей свои ожерелья и серьги. Их внучка сегодня надела в первый раз и очень боялась, что хоть одна монетка отвалится и потеряется – ведь украшениям этим было уже очень много лет.

Дашке было тринадцать, когда бабушка дрожащими от слабости руками отдала ей кованую шкатулку, наказав беречь её в память о своих славных предках. И вскоре после этого Крыхман умерла – осенью восемьдесят седьмого, не пережив гибели любимого своего сына. В конце октября, как раз в день рождения внучки, её похоронили в Сочи.

А вот у деда Ивана не осталось даже могилы – нигде, на всей земле. Во время обороны Киева в сорок первом он погиб от прямого попадания вражеского снаряда, о чём много лет спустя рассказал присутствовавший при этом однополчанин. Но Иван Грачёв так и считался пропавшим без вести, к тому же был в солдатском чине, и ни копейки за него вдове не заплатили…

Сашка с Дарьей тут же взялись под ручку, начали взахлёб болтать о каких-то знакомых из Консерватории. Грачёв, глядя на них со стороны, подумал, что Дашка куда больше похожа на Минца, чем на него. У них были очень похожие голоса, и одинаковая манера говорить – страстно, с придыханием, словно бы вполголоса. И глаза у них горели при этом, как у кошек – видимо, от какого-то особого, неведомого Всеволоду чувства любви к музыке.

– Ты обрати внимание на то место, где… – увлечённо наставлял Дарью Минц. Дальше Всеволод не расслышал. Он ещё раз осмотрел свои ботинки и поспешил пройти на место, чтобы там, пока концерт ещё не начался, отполировать обувь кусочком ветоши.

Грачёв устроился в откидном кресле, немного повозился с ботинками, вытер пальцы салфеткой. И тут же, взглянув на часы, забеспокоился – ведь уже, считай, двенадцать. Наверное, скоро появятся первые результаты проверки фотороботов по картотекам, надо будет думать, что делать дальше. А он тут торчит, не понятно для чего, ведь всё равно толку никакого. Вот Сашка – это да, у него две страсти в жизни – женщины и музыка. Если он только видит пианино или рояль, сразу же выпадает из привычной жизни.