Жильцы высовывались из окон и форточек, кое-кто выскакивал на лоджии. Они ещё до конца не понимали, что же произошло в их дворе.
– Мусора, блядва, зашухерили всё-таки!
– Залысили мы, как фраера!
Бандитам уже крутили руки, валили их на снег, пинали в бока и по ногам. Но Светлана ничего этого не видела – она склонилась над мужем, который только сейчас медленно съехал по забору в сугроб. Он ещё был жив, но смотрел как-то странно – исподлобья, и будто бы уже ничего не видел.
Обнимая и целуя раненого, Света краем глаза видела машину «скорой», пожилого врача в очках. Она чувствовала, как сильные руки трясут за плечи, но не хотела вставать на ноги, куда-то уходить, выпускать Михаила из своих объятий. А рядом бандит вырывался из рук милиционеров и истошно орал, не желая смириться с тем, что схвачен.
Светлана видела, чувствовала, что Михаил умирает, и всё-таки не желала верить в это. Она лихорадочно ощупывала его ладошками, пачкаясь в крови, и почему-то особенно ясно видела связанный ею джемпер, крест-накрест вспоротый пулями. Света не верила, что муж уйдёт, не встретившись с ней глазами в последний раз. Это было так необходимо и ему, и ей перед если не вечной, то долгой разлукой. И потому Света не давала врачам даже приблизиться к раненому, зная, что ему уже ничем не помочь, а драгоценные секунды будут упущены. И она дождалась.
Ружецкий приподнял веки, нашёл глазами жену, и уголки его запёкшихся в крови губ слабо дрогнули. Он даже увидел, каким-то невероятно ясным, пронзительным зрением, что по щекам женщины катятся прозрачные слёзы, а волосы её сияют в электрическом свете автомобильных фар. Она что-то шептала, захлёбываясь и гладя умирающего по жёстким с волосам, в которые набилась ледяная крупка.
– Мадам… Мадам, дайте же подойти! – просил врач, переживая, что тяжело раненый человек сидит без помощи на снегу.
Света не отвечала. Она жадно вглядывалась в лицо мужа, качала его на руках, как маленького.
А потом укоризненно, но ласково сказала:
– Я так долго вас ждала… Как же вы так?.. Обманули нас с Богданом…
Михаил несколько раз с бульканьем, с хрипами вздохнул, но выдохнуть уже не смог. Он хотел что-нибудь сказать жене, уже почти вдове своей на прощание, но язык его уже не слушался. Он лишь с огромным трудом пошевелил ладонью, нашёл руку Светы и слабо сжал её. А через несколько секунд она почувствовала, что пальцы мужа стали, словно резиновые, без костей, и рука его упала на окровавленный снег.
Врач моментально всё понял и сделал знак одному из милиционеров, чтобы тот увёл рыдающую вдову. Он подошёл к умершему, и руки привычно заскользили по телу. «Своеобразное лицо… Шатен, а глаза, как маслины. Впрочем, о чём я? Здесь не меньше сорока входных отверстий. Шансов не было никаких. Прошили крест-накрест, чтобы наверняка. Сколько же ему было лет? Около тридцати всего лишь, и вот уже конец…»
Никто из присутствующих не обращал внимания на Грачёва, который стоял за углом забора, в расстёгнутой дублёнке покойного брата. Он смотрел на свою одежду, аккуратно сложенную неподалёку от места расстрела, видел толпу, собравшуюся в совсем недавно пустынном дворе. Всеволод тяжело дышал, сжимая рукоятку своего пистолета, скрипел зубами от бессилия. Он хотел раскидать всех, броситься к брату, обнять его, прижать к себе. Но не двигался с места, лихорадочно обводя глазами двор, и шестым чувством чуял, что ещё не всё кончено.
Ему почему-то казалось, что новая трагедия стоит на пороге. И от того, что он не мог ничего понять, угадать, где таится беда, становилось совсем тошно. Жизнь мгновенно сделалась противна, и Всеволода замутило даже от морозного воздуха, вливающегося в лёгкие. ОМОН не потребовался, справились с этими героями самыми обычными силами из Выборгского района. Горбовский и Милорадов явно переоценили боевой дух иващугинской банды…
Внезапно от сгрудившихся близ парковки группы бандитов метнулась одна тень, потом – другая. Иващуга и его кривоногий дружок, опрокинув бросившегося наперерез милиционера, в несколько прыжков оказались около машины «скорой помощи». Дверца микроавтобуса была открыта, шофёр возился в кабине. Он никак не ожидал нападения, и потому стал лёгкой добычей.
Святослав молниеносным движением швырнул его далеко в сугроб, уселся за руль, а второй бандит вскочил на сидение рядом. По не перегороженной дорожке Иващуга задом рванул на проспект Энгельса, и тут же раздался страшный женский крик. На снегу корчилась молоденькая медсестра, которую ударило машиной. По круглому её личику, еле видному из-под «лебединой» шапки, текла кровь – из носа и из ушей.
– Малахов, Пудоль, Бортович! Задержать! – скомандовал капитан милиции своим людям. Он махнул рукой, и три человека бросились к «козлику», на котором наряд прибыл из местного отделения.
Врач бросился к девушке, сразу же понял, что и здесь он бессилен, и как-то сразу горько заплакал.
– Катя! Катюша! Скажи что-нибудь! Ты слышишь меня? Ну, глазами хотя бы моргни!..
Грачёв вдруг почувствовал, что мысли максимально прояснились. Тело, словно натёртое кремом булгаковского Азазелло, буквально повисло над снегом. Поле зрения резко сузилось, и по бокам всё пропало в красном тумане. Всеволод видел только «скорую» и дорогу – как в страшном сне. И больше – ничего…
– А, ну-ка! – Он опередил рыжеволосого сержанта, который собирался запрыгнуть в «козлик», и сел назад. Сержант, ни слова не говоря, хлопнулся рядом с ним – пререкаться было некогда.
Белобрысый, невозмутимый водила Пудоль дал с места такую скорость, что даже Грачёв удивился. Все четверо прекрасно знали, что именно следует делать. Малахов, прижав к уху рацию, объявлял общегородскую тревогу. Он торопливо передал координаты «скорой»-убийцы, потому что иначе её было не остановить. Если бандиты догадаются включить «мигалку» и сирену, любой гаишник решит, что машина следует по вызову…